Давно обещала Ner-Tamin и Марриса легенду про статую Лаокоона)

Для начала наш античный герой истории и место действия

статуя близко и четко
точнее одна из множества копий



На Петроградской стороне, между улицами Красного Курсанта и Красной Конницы, есть маленькая площадь. Скорее даже сквер. Кругом деревья и скамейки — наверное, сквер.
А в центре этого сквера стояла скульптура. Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями. В натуральную величину, то есть фигуры человеческого роста. Античный шедевр бессмертного Фидия — мраморная копия работы знаменитого петербургского скульптора Паоло Трубецкого.
А рядом со сквером была школа. Средняя школа № 97. В ней учились школьники.
Ничего особенного в этом усмотреть нельзя. И школ, и скверов, и статуй в Ленинграде хоть пруд пруди.
Однажды в школу назначили нового директора. Директоров в Ленинграде тоже хоть пруд пруди. Большой город.
Новый директор, отставной замполит и серьезный мужчина с партийно-педагогическим образованием, собрал учительский коллектив и произнес речь по случаю вступления в должность. Доложил данные своей биографии, указал на недочеты во внешнем виде личного состава — юбки недостаточно длинны, волосы недостаточно коротки, брюки недостаточно широки, а курить в учительской нельзя; план-конспекты уроков приказал за неделю представлять ему на утверждение. Это, говорит, товарищи учителя, не школа, а, простите, бардак! Но ничего, еще не все потеряно — вам повезло: теперь я у вас порядок наведу.
— А это, — спрашивает, — что такое? — И указывает в окно.
Это, говорят, площадь. Вернее, сквер. А что?
Нет — а вот это? В центре?
А это, охотно объясняют ему, скульптура. Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями. Древнегреческая мифология. Зевс наслал двух морских змеев. Ваял великий Фидий. Мраморная копия знаменитого скульптора Паоло Трубецкого.
— Вот именно, — говорит директор, — что ваял… Трубецкой! Вы что — не отдаете себе отчета?
В чем?..
— А в том, простите, что это — школа! Совместная притом. Здесь и девочки учатся. Девушки, к сожалению. Между прочим, вместе с мальчиками. Подростками. К сожалению. В периоде… созревания… вы меня понимаете. И чему же они могут совместно научиться перед такой статуей? Что они постоянно видят на этой, с позволения сказать, скульптуре?
А что они видят?..
Вы что — идиоты, или притворяетесь? — осведомляется директор. В армии я бы сказал вам, что они видят! Перед школой стоят голые мужчины… во всех подробностях! здесь что — медосмотр? баня? а девочки, значит, на переменах играют вокруг этого безобразия! Набираются, значит… ума-разума!

читать дальше?
Тут учитель рисования опять объясняет: это древнегреческая статуя, Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями; мраморная копия знаменитого скульптора Паоло Трубецкого. Произведение искусства. Оказывает благотворное эстетическое воздействие. Шедевр, можно сказать, мирового искусства.
Шедевр?! говорит директор. А вот скажите мне, вы, очень образованный — что это вот там у них! вот там, вон! вот там! Змеи… нет, не змеи. Змеи тут ни при чем!! Да-да, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, сам мужчина!
Рисовальщик обращается за научной поддержкой к учительнице истории. А директор ей:
— Вы сами сначала декольте подберите!.. или вас тоже этот Трубецкой уже ваял?
Позвольте, разводят руками уже все учителя на манер ансамбля танца Моисеева, это древнегреческая статуя, Лаокоон…
Мы с вами не в Древней Греции, кричит директор, обозленный этим интеллигентским идиотизмом. Или вы не знаете, в какой стране вы живете? Время перепутали? Или сегодня с утра по радио объявили построение рабовладельческого строя?! Интересно, а что-нибудь о Моральном кодексе строителя Коммунизма вы слышали? а ученикам своим говорили? А в ваши обязанности входит их воспитывать как? — именно вот в указанном духе! А вы им — что каждый день суете под нос? Может, вы еще голыми на уроки ходить придумаете?
Учителя еще пытаются вякать: мол, это вообще у древних эллинов была традиция такая — культ тела, гимнастикой занимались обнаженными… Так, говорит директор. Вот и договорились, наконец. Гимнастикой, значит — обнаженными? А арифметикой? И учителю физкультуры: а вы что скажете про гимнастику? Это что — правда? Физрук говорит — помилуйте… у нас на физкультуре все в трусах… в футболках. — Вот именно! Еще не все, значит, с ума сошли. Вы слышали, что сказал разумный человек?
Короче — завхоз: убрать это безобразие. Мы по своему долгу призваны любой разврат пресекать и предупреждать! а мы детей к разврату толкаем! Сегодня она это видит у этого вашего… Лаокоона, а завтра что она захочет? и чем это кончится?
Завхоз говорит: простите, это в ведении города… управления культуры… наверно, и общество охраны памятников причастно… я не могу.
Ах, не можешь? А что вы тут можете — пионерок мне растлять мужскими… органами?! комсомолок?! И не сомневайтесь — я на этих змеев, видите ли, с яйцами, управу найду! перед учреждением детского образования!..
И директор начинает накручивать телефон: решать вопрос. А человек он напористый, практический, задачи привык ставить конкретно и добиваться оперативного исполнения.
И вот, так через недельку, как раз перед большой переменой, приезжает «Москвич»-полугрузовичок. Из него вылезают двое веселых белозубых ребят, вытаскивают ящик с инструментами, и начинают при помощи молотка и зубила приводить композицию в культурный вид.
Кругом собирается народ и смотрит это представление, как два веселых каменщика кастрируют, значит, двухсполовинойтыщелетних греков. Стук! стук! — крошки летят.
В толпе одни хохочут, другие кричат: варвары! вандалы! блокаду пережили, а вы! кто приказал?
Учитель рисования прибежал, пытается своим телом прикрыть. Голосит:
— Фидий! Зевс! Паоло Трубецкой! Вы ответите!
Отойди, отвечают, дядя, пока до тебя не добрались! А то как бы мы от шума не перепутали со своим зубилом, кому его приставлять и куда молотком стукать.
Особенно мальчики из старших классов довольны. Советы подают. Давай их, говорят, развратников, чтоб по ночам онанизмом не занимались. Ребя, хорошо если они только статуями ограничатся, а если они с них только начинают? тренируются, руку набивают! Ниночка, а вот скоро и нас так, — ты плакать будешь? а вот тогда будет поздно! Разрешите, обращаются к скульпторам, пока в туалет сбегать, а то потом не с чем будет. А вот, говорят, у Сидорова из десятого «Б» тоже надо лишку убрать, можно его к вам привести? Лови Сидорова!
Короче, веселая была перемена, еле после звонка на урок всех загнали. А за окнами: стук-стук!
Справившись с основной частью работы, ребята взяли напильники и стали эти места, значит, зачищать, изглаживать все следы былого заподлицо с торсом, если можно так выразиться. В толпе восторг, с рекомендациями выступают. Керосином еще протрите — от насекомых! За что это их, родимых? А чтоб не было группового изнасилования, бабушка. Вот теперь больше школьницы беременеть не будут! Ребята, вы уже вспотели, надели бы им лучше презервативы просто, и дело с концом. Да… радикальные меры.
Лишили древних страдальцев не потребных школе подробностей, сложили инструменты и отбыли.
И всю неделю Петроградская ходила любоваться, кому делать нечего, на облагороженную группу.
Но учитель рисования тоже настырный оказался, нажаловался куда мог, потому что через недельку снова приехал полугрузовичок, и из него выгрузились те же двое веселых белозубых ребят. Они врубили дрель и просверлили каждому на соответствующем месте узкую дырку.
Опять толпа собралась, народ хохочет и советы подает, обменивается мнениями. Кто считает, что надо волосы кругом изобразить, кто высказывается, чего статуи будут делать посредством этой дырки и какую функцию она будет исполнять. Узковата, считают, но это лучше, чем наоборот.
Говорят, что первые операции по перемене пола были сделаны на Западе. Ерунда это и пропаганда.
А ребята достают три бронзовых штифта и ввинчивают каждой статуе по штифту. Бронза свежеобработанная, блестит, и солнце на резьбе играет.
Из толпы интересуются:
— Резьба-то левая, небось?
— А вот на каждую хитрую… найдется штифт с левой резьбой!
— Вот у кого металлический! Сделали из мальчуганов мужчин.
— Васька, вот бы тебе такой?
— Вот это я понимаю реставрация. Не то что раньше.
— Ребята, а какой скульптор автор проекта?
И в прочем том циничном духе, что твердость хорошая, и длина сойдет, но диаметр мал.
Ребята достают из своего ящика три гипсовых лепестка, и навинчивают их на штифты. И отец с двумя сыновьями начинают при этом убранстве очень прилично выглядеть — с листиками.
Толпа держится за животы. Что ж вы, укоряют, только лепестки пришпандорили — а где все остальные прелести, меж которых тот лепесток относился? Наконец-то, говорят, вернули бедным отобранную насильно девственность.
Если бы кругом стояли сплошные учителя рисования и истории, то, возможно, реакция была бы иной, более эстетичной и интеллигентной. А так — люди простые, развлечений у них мало: огрубел народишко, всему рад. Не над ними лично такие опыты сегодня ставят — уже счастье!
А поскольку ленинградцы свой город всегда любили и им гордились, то еще неделю вся сторона ходит любоваться на чудо мичуринской ботаники, — как на мраморных статуях работы Паоло Трубецкого выросли фиговые листья.
Но, видимо, учитель рисования был редкий патриот города, а может, он был внебрачный потомок Паоло Трубецкого, который и сам-то был чей-то внебрачный сын. Но только он дозвонился до Министерства культуры и стал разоряться: искусство! бессмертный Фидий!..
Из Министерства холодно поправляют:
— Вы ошибаетесь. Фидий здесь ни при чем.
— Ах, ни при чем?! Греция! история!..
— Это, — говорят строго, — Полидор и Афинодор. Ваятели с Родоса. Вы, простите, по какой специальности учитель?
А по такой специальности, что дело может попасть в западные газеты как пример вандализма и идиотизма. Тут уже ошивались иностранные корреспонденты с фотоаппаратами, скалились и за головы брались.
— А вот за этот сигнал спасибо, — помолчав, благодарят из Министерства. — Где там ваш директор? позовите-ка его к трубочке!
И эта трубочка рванула у директорского уха, как граната — поражающий разлет осколков двести метров. Директор подпрыгнул, вытянулся по стойке смирно и вытаращился в окно. Икает.
Назавтра директор уволил учителя рисования.
А еще через недельку приехал все тот же полугрузовичок, и из него, как семейные врачи, как старые друзья, вышли двое веселых белозубых ребят со своим ящиком. Как только их завидели — в школе побросали к черту занятия, и учителя впереди учеников побежали смотреть, что же теперь сделают с их, можно сказать, родными инвалидами.
Ребята взяли клещи и, под болезненный вздох собравшихся, сорвали лепестки к чертям. Потом достали из ящика недостающий фрагмент и примерили к Лаокоону.
Толпа застонала. А они, значит, один поддерживает бережно, а второй крутит — навинчивает. Народ ложится на асфальт и на газоны — рыдает и надрывается:
— Покрути ему, родимый, покрути!
— Да почеши, почеши! Да не там, ниже почеши!
— Поцелуй, ох поцелуй, кума-душечка!
— Укуси его, укуси!
— Ты посторонись, а то сейчас брызнет!
Ну полная неприличность. Такой соцавангардный сексхэппенинг.
Мастера навинтили на бронзовые, стало быть, штифты все три заранее изваянных мраморных предмета, и отошли в некотором сомнении. И тут уже толпа поголовно рухнула друг на друга, и дар речи потеряла полностью — вздохнуть невозможно, воздуху не набрать: — и загрохотала с подвизгами и хлюпаньем.
Потому что ведь у античных статуй некоторые органы, как бы это правильно выразиться, размера в общем символического. Ученые не знают точно, почему, но, в общем, такая эстетика. Может, потому, что у атлетов на соревнованиях вся кровь приливает к мышцам, а прочие места уменьшаются. Может, чтобы при взгляде на статую возникало восхищение именно силой и красотой мускулатуры, а вовсе не иные какие эротические ассоциации. Но, так или иначе, скромно выглядят в эротическом отношении древние статуи.
У этих же вновьпривинченные места пропорционально соответствовали примерно монументальной скульптуре «Перекуем мечи на орала». Причем более мечам, нежели оралам. Так на взгляд в две натуральные величины. И с хорошей натуры.
Это резко изменило композиционную мотивацию. Сразу стало понятно, за что змеи их хотят задушить. Очевидны стали их грехи перед обществом.
Общее мнение выразила старорежимная бабуся:
— Экие блудодеи! — прошамкала она с удовольствием и перекрестилась. — Охальники!..
— Дети! дети, отвернитесь!!! — взывала учительница истории. — Товарищи — как вам не стыдно!
Теперь скульптурная группа являла собою гимн плодородию и мужской мощи древних эллинов. Правда, фигуры нельзя было назвать гармоничными, но пропорции настолько вселяли уважение и зависть, что из толпы спросили:
— Ребята, а у вас там больше нету в ящике… экземпляров? Можно даже чуть поменьше. Литр ставлю сразу.
— Это опытные образцы, или уже налажено серийное производство?
— Мужики — честно: у жены сегодня день рождения, окажите и мне помощь — порадовать хочу.
Мечтательное молчание нарушил презрительный женский голос:
— Теперь ты понял, секилявка, что я имела в виду?
И следующую неделю уже весь город ездил на Петроградскую смотреть, как расцвели и возмужали в братской семье советских народов древние греки.
— Теперь понятно, почему они были так знамениты, — решил народ. — Конечно!
— И отчего они только такие вымерли?
— А бабы ихние не выдержали.
— Нас там не было!
— А жаль!..
— Жить бы да жить да радоваться таким людям…
— Люся! одна вечером мимо дома ходить не смей.
— Почему милицию для охраны не выставили?
— Это кого от кого охранять?
— Это что, памятник Распутину? Вот не знал, что у него дети были…
Но ни одна радость не бывает вечной. Потому что еще через неделю прикатил тот же самый автомобильчик, и из него вылезли, белозубо скалясь, те же самые ребята.
Собравшаяся толпа была уже знакома между собой, как завсегдатаи провинциального театра, имеющие абонемент на весь сезон.
Ребята взялись за многострадальные места, крякнули, натужились, и стали отвинчивать.
— А не все коту масленица, — согласились в толпе.
— Все лучшее начальству забирают…
Отвинтив, мастера достали из своего волшебного ящика другой комплект органов, и пристроили их в надлежащем виде. Новые экспонаты были уже в точности такого размера, как раньше.
Толпа посмотрела и разошлась.
Теперь все было в порядке. Лошадь вернули в первобытное состояние.
…Но мрамор за сто лет, особенно в ленинградских дождях и копоти, имеет обыкновение темнеть. И статуи были желтовато-серые.
Новый же мрамор, свежеобработанный, имел красивый первозданный цвет — розовато-белый, ярко выделяющийся на остальном фоне. И реставрированные фрагменты резким контрастом примагничивали взор. И школьницы, даже среднего и младшего возраста, проявляли стеснительный интерес: почему это вот здесь… не такое, как все остальное…
Старшие подруги и мальчики предлагали свои объяснения. В переводе на цензурный язык сопромата, сводились они к тому, что поверхности при трении снашиваются. Уверяли и предлагали проверить экспериментальным способом для последующего сравнения.
Но обвиненные в разврате статуи и на этом ведь не оставили в покое. Трудно уж сказать, кто именно из свидетелей надругательства и куда позвонил, но только опять приехал «Москвичок» с ребятами, которые оттуда уже не вылезли, а выпали, хохоча и роняя свой ящик.
Их приветствовали, как старых друзей и соседей: что же еще можно придумать?.. А мастера достали какой-то серый порошок, чем-то его развели, размешали, и сероватой кашицей замазали бесстыдно белеющие места. И сверху тщательно заполировали тряпочками.
Тем вроде и окончилась эта эпопея, замкнув свой круг.
Но униженный и оскорбленный директор не сдался в намерении добиться своего. И через пару месяцев скульптуру тихо погрузили подъемным краном на машину и увезли. А поставили ее во дворе Русского музея, среди прочих репрессированных памятников царской столицы, и как раз рядом с другой статуей Паоло Трубецкого — конным изображением Александра Третьего. Того сняли в восемнадцатом году со Знаменской площади, переименовав ее в площадь Восстания. Не везло Паоло Трубецкому в Ленинграде.
Куда потом эту статую сплавили — неизвестно, и по прошествии лет в Русском музее уже тоже никто не знает…
Но история осталась. А поскольку в Одессе и ныне стоит мирно точно такая же композиция, авторская копия самого же Паоло Трубецкого, сделанная по заказу одесского градоначальника, которому понравилась эта работа в императорском Санкт-Петербурге, и он захотел украсить свой город такою же, — про свой город ревнивые и патриотичные одесситы тоже потом рассказывали эту историю. Хотя с их-то как раз скульптурой никогда ничего не случалось, в чем каждый может лично убедиться, подойдя поближе и осмотрев соответствующие места.
Однажды приятель-одессит рассказал эту историю отдыхавшему там прекрасному ленинградскому юмористу Семену Альтову. И Сеня написал об этом рассказ. Лаокоона он переделал в Геракла, сыновей и змей убрал вовсе, школу заменил на кладбище, и умело сосредоточил интригу на генитальных, если можно так выразиться, метаморфозах. Но все равно рассказ получился прекрасный, очень смешной, и публика всегда слушала его с восторгом.

Веллер